Великая Отечественная война стала жестоким испытанием для народов нашей страны. Люди в тылу не щадили себя, отдавая все силы для разгрома врага. Но этим пользовались жестокие карьеристы, обрекая на голодную смерть тысячи людей. Одним из них был первый секретарь Башкирского обкома ВКП (б) Семен Игнатьев, уроженец Украины, будущий министр МГБ СССР и соучастник «дела врачей», антисемит и русофоб, устроивший голодомор в БАССР, главной жертвой которого стало башкирское население нашего края.
Доброе наследство
С ноября 1939 года по январь 1942-го главой республиканской партийной организации был Иван Аношин. Всего за два года Иван Семенович сумел резко двинуть дело в разных отраслях экономики региона. Ему удалось поднять урожайность зерновых в республике с 7,7 до 10,2 центнеров с гектара, существенно увеличить поголовье скота и птицы в колхозах, сформировать семенной фонд и выдать колхозникам хорошую оплату по трудодням. Люди на селе стали жить лучше.
А ведь 1940 год, как отмечал председатель Совнаркома Башкирии Сабир Вагапов, был крайне неблагоприятным: «Затяжная весна, «черные бури» в ряде районов, длительное отсутствие осадков в наиболее ответственный период вегетации и т.д.». Высокие результаты были не случайностью, что подтвердил и следующий год, когда с началом войны в армию стали массово изымать трактора и лошадей, а механизаторов и шоферов призывать в РККА. Тем ни менее по итогам 1941 года снова вырастили «сталинский урожай», а труженики села получили достойное вознаграждение за свой ударный труд. Прибывавшие в Башкирию в начале войны эвакуированные удивлялись дешевизне и насыщенности наших колхозных рынков. В январе 1942-го Алешин ушел на фронт, оставив после себя хорошее наследство и добрую память.
Его приемником Москва прислала энергичного Семена Задионченко, который сумел получить в условиях засухи и дефицита техники не плохой урожай и увеличить на 15,7% поголовье продуктивного скота, что было серьезным достижением. Имел он, правда, крутой нрав и порой бывал не справедлив к людям.
В феврале следующего года Семена Борисовича перебросили во вновь образованную Кемеровскую область. После него в Уфе объявился Семен Игнатьев, избранный 26 февраля 1943 года первым секретарем Башкирского обкома ВКП (б). До этого выходец из Херсонской губернии, куда до революции входила его родная Карловка, подолгу нигде не трудился, всегда подчеркивая, что «он там, куда его посылает партия».
Хоть трусы не носи
Самоотверженный труд во имя Победы считался нормой. Все ресурсы шли на фронт. Но и на этом фоне Игнатьев сумел «отличиться», считая, что «война все спишет», а сам он в Башкирии не задержится. Беспристрастная статистика показывает, что к концу войны жизненный уровень в республике стал существенно ниже, чем в соседних областях. Прежде всего, это касалось распределения основного и зачастую единственного продукта питания населения — хлеба. Если его выдача по стране за годы войны уменьшилась в среднем в 2,3 раза, то у нас — в 5,25 раза.
Едва прибыв в Уфу, Игнатьев стал выжимать из республики все соки. Не считаясь ни с чем, выгреб из колхозов всё вплоть до семян, оставив их с пустыми амбарами. Резко уменьшил количество зерна, выдаваемого по трудодням. Спешил к 20 ноября 1943 года отрапортовать в ЦК о досрочном выполнении годового плана по мясу и …пустил под откос животноводство.
— Общий расход скота в 1943 г. превысил приплод по крупному рогатому скоту в 4 раза, по овцам в 2,5 раза, по свиньям 1,5 раза, — читаем в отчете Башкирского обкома ВКП (б) в ЦК от 6 декабря 1944 года.
Тех председателей колхозов, которые пытались спасти своих односельчан от голодной смерти, приказал судить, для чего организовали «эксклюзивную» колонию под Бирском, где «исправляли» сотни бывших колхозных руководителей. Колхозы тогда были мелкие, и их в Башкирии насчитывалось более 4 тысяч. Поэтому и председателей было много. За задержку хлебосдачи, этих людей не только отправляли в лагерь, но и стали при Игнатьеве расстреливать, о чем для устрашения остальных регулярно сообщала «Красная Башкирия».
Нарком юстиции Сибагат Авзянов и прокурор республики Федор Баринов систематически отчитывались перед Семеном Игнатьевым о борьбе с «дезорганизаторами». На предприятиях организовали гауптвахты, и «первый» регулярно справлялся об их наполняемости.
Учредили переходящее Красное знамя, присуждавшееся наркомюстом БАССР «передовому участку нарсуда», который «завоюет первенство в соцсоревновании, будет правильно применять карательную политику». Под статью за не выработку обязательного минимума трудодней массово попадали женщины, имевшие грудных детей, которых не с кем было оставить, а мужья находились на фронте. Судили и тех, кто не мог выйти на работу из-за отсутствия одежды и обуви. Прекрасный пол карали «исправительно-трудовыми работами в колхозах на срок до 6 месяцев с удержанием из оплаты трудодней до 25% в пользу колхоза», лишали приусадебных участков, обрекая на голодную смерть.
Женщин, пытавшихся вынести с поля в трусах горсть зерна голодным детям, безжалостно бросали за решетку. Не все дамы носили тогда этот элемент одежды. Поэтому его наличие сразу вызывало подозрение «уполномоченных» и те бесцеремонно запускали руки под юбки всем подряд.
Нарком юстиции Авзянов на страницах «Красной Башкирии» публично отчитал Верховный суд БАССР за то, что тот не только «не исправлял либеральные решения народных судов, но и смягчал приговора».
Большевистский организатор голодомора башкир
До начала зимы 1943-го колхозники ещё держались, но в конце года в Башкирии разразился голод. В некоторых районах, как, например, в Макаровском, это случилось гораздо раньше.
От бескормицы в колхозах начался массовый падеж скота. Зарезать на мясо, готовую откинуть копыта скотину, без разрешения райземотдела, зоотехника, ветеринара и правления колхоза, было нельзя – пойдешь под суд. Так и лежали павшие коровы и лошади на фермах и скотных дворах до прибытия комиссии, которая составит акт о гибели животного и дозволит оттащить тушу в скотомогильник. Пропадало мясо, а люди опухали и умирали от голода. За 1943 год в республике пало 119 тысяч голов скота, а заболело 708 тысяч.
Люди, а по терминологии «Красной Башкирии» «шкурники», «рвачи», «саботажники», «тунеядцы», «дармоеды», «лодыри», но вообще-то, простые колхозники-работяги, гибли от голода дома, на улицах и фермах, в лесах и на полях. Даже семьи остро нуждающихся фронтовиков и эвакуированных местные власти зачастую не поддерживали. Предназначенные для них продукты, а также подарки союзников — США и Великобритании для семей военнослужащих и инвалидов войны, нередко распределялись не по назначению или расхищались чиновниками всех мастей, в том числе сотрудниками военкоматов. Из протоколов бюро обкома видно, что по этому поводу в ЦК ВКП (б) и редакции центральных газет шел поток жалоб из БАССР. Из-за множества неубранных трупов людей и скота в 1944 году в республике резко выросло поголовье волков и лис. Зия Нуриев пишет в своих мемуарах о поразивших его мертвецах, лежавших вдоль дороги от Кропачево до Кигов.
— Когда в районе начался голод, райисполком для поддержки учителей нашей школы выделил корову, — вспоминала ныне покойная уфимка Валентина Нижегородова, работавшая во время войны учителем в Воскресенском районе республики.
В апреле 1944 года девушку направили в райцентр за соломой для буренки. Драгоценный груз доставлял на телеге возница с деревяшкой вместо одной ноги.
— На обочине увидели двух молодых женщин-башкирок, лежавших друг на друге, — со слезами на глазах вспоминала и через 70 лет после окончания войны бывший педагог. – Видимо одна из них пыталась помочь подруге, но сама без сил упала на неё и скончалась.
Кучер осмотрел лежавших: «Всё — коченеют». Пока стояли в оцепенении, голодный скот в расположенной рядом ферме почуял запах соломы и, обезумев, начал рваться из помещения. Поскорее убрались и заехали к председателю.
— Мрут люди как мухи, а помочь нечем, — пояснил тот. – Часть зерна, которое выдали на трудодни, колхозники съели, а остатки уполномоченные изъяли на семена. Огородов у башкир нет, запасов никаких, даже картошки. Скот съели, все вещи продали. Коров на колхозной ферме кормим последней гнилой соломой с крыш, а до первой травы ждать и ждать.
Валентина Александровна рассказывала, что через три дня в соседнем перелеске обнаружили ещё несколько умерших женщин-башкирок, собиравших кору для еды.
4 марта 1944 года нарком госбезопасности БАССР Алексей Соколов писал Игнатьеву, что на юго-востоке и северо-востоке республики в сельской местности творится голод, люди опухли, едят кошек и падаль, резко выросла смертность и, что ужасней всего, среди детей.
В постановлении бюро обкома от 10 марта 1944 года подчеркивается, что основной жертвой голода стали башкиры, которые не вели приусадебное хозяйство. Об этом же вспоминает и Зия Нуриев. Просьбы районов учитывать при госпоставках местные особенности Игнатьев жестко отвергал.
Дети товарища Игнатьева — горбатые и колченогие
Совсем плохо было с товарами первой необходимости, а служба быта из-за равнодушия и коррупции местных властей исчезла как таковая, поскольку выделенные сырье и материалы уходили «налево». Даже в Уфе, стало невозможно починить обувь и одежду. Из-за не завезенных по халатности дров, перестали работать уфимские бани, агонизировал трамвай. Деревня обулась в лапти или ходила босая. Поэтому в «Красной Башкирии» игнатьевской поры не найти фото колхозников, где бы была видна их обувь.
Вместе с голодом стали распространятся инфекционные болезни. Перед войной героическими усилиями органов НКВД и медиков в нашем крае удалось резко снизить заболеваемость трахомой. Но в 1943-1945 годах эта зараза вновь охватила северо-запад Башкирии, где жили марийцы и удмурты, а также юг, населенный башкирами. Последствия устраняли потом до середины 1960-х, для чего создали сеть так называемых «трахпунктов». Нынешний Уфимский институт глазных болезней – это бывший трахоматозный НИИ.
Сельчане, кроме голода, массово гибли от септической ангины, вызванной употреблением в пищу перезимовавшего под снегом зерна.
— В 1944 г. 25 277 чел. сельского населения заболело септической ангиной, из них 6 123 чел. умерли, — сообщал в секретной депеше в ЦК ВКП (б) Семен Игнатьев.
Регулярно отмечались вспышки кори и сыпного тифа, возникло людоедство и трупоедство.
В 1940 году, по официальным отчетам Башобкома в ЦК ВКП (б), колхозы республики обрабатывали 4004,2 тысяч гектаров пашни, а в 1944-м — 2867 тысяч. Урожайность зерновых упала с 10,2 центнеров до 6,9. Продажа зерна государству составила 36% довоенного при том, что выдача хлеба колхозникам по трудодням упала в 3,7 раза. Правда по другим данным к концу войны удавалось обрабатывать лишь 1700 тысяч га, а урожайность составила всего 3,4 — 4 центнера.
Хронический голод привел к тому, что сильно пострадало молодое поколение военной поры. Сколько появилось потом горбатых из-за туберкулеза кости, колченогих, имевших ноги разной длины из-за рахита, низкорослых из-за недоедания!
«Работать с огоньком», но всю махорку сдать!
В декабре 1943 года «Красная Башкирия» признала итоги сельхозгода «крайне неудовлетворительными», а Игнатьев в своих речах призывал «работать с огоньком», напирал на необходимость «воспитания кадров и массово-политической работы». Правда, в Башкирии было 30 тысяч агитаторов, из них 80% на селе, то есть на каждый сельский район приходилось около 400 «политбойцов». Неужели не хватало?
Информация о голоде в Башкирии дошла до Москвы, где осознали реальную угрозу срыва весенне-полевых работ 1944 года и дезорганизации работы учреждений и предприятий. За развал работы Игнатьева нужно было снимать и отдавать под суд, но он считался человеком Георгия Маленкова, который прикрыл своего подопечного.
Весной 1944 года в Башкирию прибыла государственная комиссия во главе с председателем Совнаркома РСФСР Алексеем Косыгиным, который помог республике с продовольствием и товарами первой необходимости. Во время поездок по республике к Алексею Николаевичу не раз обращались женщины и рассказывали о бесчинствах игнатьевских уполномоченных, шаривших под их юбками.
Летом острота голода пошла на убыль, но ещё 23 марта 1944 года Игнатьева…наградили орденом Ленина «за достижения в области сельского хозяйства».
Несмотря на помощь Москвы, подорванное Игнатьевым в 1943-м сельхозпроизводство снижалось и на следующий год.
— Мы не выполнили плана ни по одному виду поставок, — докладывал уполномоченный наркомата заготовок СССР по Башкирии Х.Валиев. – Особенно плохо с заготовками животноводческих продуктов — мяса, молока, яиц.
Падеж скота оставался ужасающим. Создали чрезвычайную комиссию по борьбе с заболеваниями скота. Но никакая ЧК не могла заменить корма, лекарства и рабочие руки. Для реанимации истощенных, но ещё живых коней, которые стали главной тягловой силой, требовался хороший корм, в том числе корнеплоды и картофель до 10 килограмм в день на одну голову. А где их взять, если колхозникам самим есть было нечего.
Лошадей охватила эпидемия чесотки и энцефаломиелита. Поэтому на сельхозработах использовали коров: колхозных и мобилизованных у населения.
Свиней заели вши, средств, для избавления от которых, в том числе керосина, не хватало.
Люди, правда, к концу войны умирали реже, но только потому, что самые слабые и больные уже скончались.
Не помогло даже масштабное списание Москвой в начале 1945 года недоимок по поставкам сельхозпродукции прошлых лет на 75-90% и снижение текущих заданий на 30-40%. Без военных действий и вражеской оккупации село в Башкирии оказалось на грани полного краха.
Реалии жизни заставили Семена Денисовича заниматься не только продразверсткой, но и насущными проблемами деревни. До этого, по словам Зии Нуриева, он «в сельское хозяйство глубоко не вникал».
Стал прислушиваться к мнению специалистов, занялся запчастями к сельхозтехнике, за срыв изготовлений которых демонстративно с шумом в прессе влепил выговор директору Белорецкого металлургического комбината Александру Маркову.
Перестал, наконец, по первому требованию союзных наркоматов отправлять тысячные рабочие колонны из колхозников, в основном, неграмотных и не знавших русского языка башкир, марийцев и чувашей, и не годных, поэтому, для военной службы, в другие регионы СССР. Там эти люди находились в положении близком к положению зеков ГУЛАГа – страшная и забытая страница истории нашей республики. Правда, села Башкирии к концу войны и так обезлюдели, а обеспеченность рабочими руками составила около 40%.
Но партбосс по-прежнему считал, что осенью колхозы должны сдавать все зерно, а весной сеять за счет выданного по трудодням. Правда, уже с последующим возмещением после уборочной, а не изъятого даром как в 1943-м, когда даже комсомольцев и пионеров по указанию Игнатьева обязали осенью сдать по пуду семян.
А комичное предложение пилить для накопления влаги лед на водоемах и таскать его, как и снег из оврагов, на поля? Или продразверстка махорки, которую селяне выращивали для себя в огородах.
— Махорку необходимо собрать полностью, до единого килограмма и немедленно сдать государству, — потребовала 3 декабря 1944 года «Красная Башкирия».
Фальшивый интернационалист
В качестве передового колхоза Игнатьев назначил артель имени Шевченко под Стерлитамаком, населенную земляками-украинцами. Хозяйство безудержно хвалили в прессе, спускали щадящие планы и по трудодням оставляли не в пример другим. Так за 1944 год на один трудодень шевченковцы получили 2 килограмма зерна, плюс мясо, овощи, картофель и даже мед. Да ещё другие продукты — фантастическая щедрость во время войны!
Вопреки законам природы, землякам-«стахановцам» записывали по 600 трудодней в год. В обычных колхозах обходились 200-300 граммами зерна без всякого «приварка» или количество реально выработанных 200-250 трудодней урезали в 2-3 раза. Могли вообще ничего не выдать, что происходило регулярно и повсеместно.
— Колхозники живут зажиточно и культурно, — восторгалась шевченковцами в марте 1945 года «Красная Башкирия».
Даже на газетных фото земляки-украинцы выгодно отличались своей упитанностью от колхозников-дистрофиков из других мест республики.
Вслед за колхозом имени Шевченко стали, вдруг, «подниматься» и другие этно-хозяйства населенные земляками Семена Денисовича, как, например артель «Украинец» из Бижбулякского района или «Красный украинец» из Благоварского. А в те же мартовские дни 1945 года в Мечетлинском и Матраевском районах, выжатых госпоставками, опухали и умирали от голода дети. Чудес в экономике не бывает – благополучие избранных оплатили своими жизнями другие.
— Матери бросают детей на произвол и уходят в поисках работы, — сообщал НКГБ БАССР 4 марта 1945 года в обком о ситуации в этих районах.
Дело в том, что урожайность полей устанавливали тогда не по факту, а произвольно, так называемой, «видовой оценкой» уполномоченных, которые по команде партийных органов могли нарисовать любимчикам заниженную урожайность и соответственно низкие планы и те становились передовиками, показывая до 180% выполнения как в колхозе имени Шевченко. Остальные, задавленные непомерными заданиями, становились хроническими должниками, без семян, фуража, с мизерными трудоднями и голодными колхозниками. Манипуляция с планами позволяла любую артель пустить по миру или сделать передовой. Так председатель колхоза «Красный украинец» Сидоренко откровенно удивлялся на страницах «Красной Башкирии», как его прежде безнадежно отсталое хозяйство вдруг стала «маяком».
Семен Денисович хоть и слыл кабинетным работником, земляков не забывал, приезжал, выступал, общался. Переходил на «мову», поясняя, что, несмотря на русскую фамилию, он украинец. Правда, среди партийцев было не принято акцентировать свою национальность. Считалось, что настоящим большевиком мог быть только подлинный интернационалист.
Заигрывал с националистической частью башкирской интеллигенции. Вопреки историческим фактам и даже официальным установкам о положительном для башкир факте их вхождения в состав Русского государства, вещал о «полном бесправии» и геноциде со стороны «колонизаторской» России: «Башкиры вымирали».
Но одновременно строчил доносы в ЦК на тех, кому подыгрывал. Мы обнаружили в Национальном архиве республики машинописный черновик подобного документа с собственноручными правками Семена Денисовича. Впрочем, это уже отдельная неприглядная история…
Позднее, у министра МГБ СССР Игнатьева вылез антисемитизм. Кто сомневается, может почитать его записку Маленкову и Берии о необходимости возобновления следствия по делу Еврейского антифашистского комитета от 24 августа 1951 года или письмо Сталину от 3 апреля 1952 года с предложением казнить 13 видных представителей еврейской общественности.
А ещё можно вспомнить Бурят-Монголию, которая «300 лет стонала под железным сапогом самодержавия», а «по всей стране ордами носились царские опричники, чиня жуткий разбой и грабеж, насилуя женщин и убивая детей, выжигая целые улусы». Это фрагменты статьи Игнатьева из сборника «15 лет Бурят-Монгольской АССР», вышедшего в 1938 году в Улан-Удэ. Подобную ложь мог написать только отъявленный русофоб.
Увековечить достойных
В 1946 году Семен Денисович перешел в аппарат ЦК, затем, проскочив несколько ступеней, по протекции Маленкова в августе 1951-го возглавил МГБ СССР. Был одним из организаторов «Дела врачей» и «Мингрельского дела», боролся с «безродными космополитами».
В день смерти Сталина 5 марта 1953 года МГБ присоединили к МВД во главе с Берией, а Игнатьева избрали секретарем ЦК, который должен был курировать спецслужбы.
Но Берия потребовал от Игнатьева объяснений по поводу сфабрикованных МГБ дел. Тот в своей объяснительной уверял, что всего лишь «выполнял указания Сталина». Его обвинили в «политической слепоте и ротозействе», а 7 апреля 1953 года «Правда» сообщила об освобождении Игнатьева от должности секретаря ЦК, 24-го вывели из высшего партийного органа. Берия предложил исключить Игнатьева из партии, за которым неминуемо следовал арест. В его квартире уже отключили телефон, а у подъезда дежурили оперативники.
Свержение Берии спасло Игнатьева, правда, до декабря он официально «болел». Его восстановили в ЦК, но выпроводили в Уфу.
У нас Игнатьев чувствовал себя не уютно, намекая, что его вот-вот отзовут в Москву на высокую должность союзного масштаба. Всё никак не отзывали… Неудачи срывал на людях. Любимое выражение: «Великоват тебе картуз, не дорос ты до него».
По указанию этого русофоба в июне 1956 года взорвали Смоленский собор в Уфе. Уникальный образец русской культуры начала XVII века уничтожили, несмотря на протесты АН СССР и центральной прессы. Нынешний Монумент дружбы стоит на костях Смоленского собора. По его же приказу снесли дом выдающегося русского художника Михаила Нестерова на улице Ленина.
По злой иронии судьбы 12 декабря 1955 года Семену Денисовичу пришлось подписать постановление о расследовании деяний своих бывших подчиненных из МГБ БАССР. Постановление секретариата «О фактах нарушения социалистической законности в бывшем министерстве госбезопастности республики» принималось на заседании под председательством Зии Нуриева. Игнатьев, как следует из протокола заседания, там не присутствовал. Похоже, ему не хотелось участвовать в разговоре на неприятную тему, но подписать документ пришлось все же лично.
В 1957 году Игнатьева перевели в Казань, а в 1960-м Хрущев отправил его на пенсию. Токсичный экс-министр МГБ оказался ему не к чему.
И последнее… Можно где-то понять Зию Нуриева и Зекерию Акназарова, нахваливающих в своих мемуарах Игнатьева. Ему они обязаны своей карьерой. Удивляет другое. Не один год ряд известных представителей башкирской интеллигенции настойчиво предлагают увековечить Игнатьева: «Установить памятную доску», «издать достойную книгу» и так далее.
На чем же основано это предложение? Внятных и разумных доводов не приводиться. Но их и не может быть. История давно дала оценку Игнатьеву. Увековечивание подобной личности на официальном уровне только дискредитирует нашу республику и её руководство.
А вот, сколько людей уморил Семен Денисович у нас во время войны не подсчитано до сих пор, хотя Башкирия имела все возможности пройти её с гораздо меньшими потерями. Поэтому, не лучше ли воздать жертвам устроенного им голодомора?
Вспомнить послевоенную горбатую и колченогую молодежь, особенно девушек, не сумевших из-за этих недугов создать семьи и испытать счастье материнства.
Не забыть матерей грудных детей, подло и несправедливо осужденных за не выработку обязательного минимума трудодней.
Отдать долг председателям колхозов, расстрелянных или отправленных в ГУЛАГ за попытку спасти от голодной смерти своих колхозников.
Вернуть из забвения «трудармейцев» из башкирских, марийских и чувашских сел, сгинувших в рабочих колоннах в чужих краях.
Наших девушек-колхозниц, заживо гнивших в болотах на торфоразработках.
А ещё униженных женщин, под юбки которых запускали свои руки похотливые игнатьевские уполномоченные.
В нашей республике есть более достойные кандидатуры на увековечивание, чем соучастник «дела врачей» Семен Игнатьев.
Александр КОСТИЦЫН