Война – вещь страшная и тяжелая, где смерть, опасность, невзгоды и лишения всегда ходят рядом. Но и на войне живут люди. Так же, как и в мирной обстановке, в суровых буднях неожиданно возникали комичные ситуации, которые особенно врезались в память ветеранов. Подобная история произошла и с моим дедом в 1945 году, и он очень любил вспоминать её даже через много лет.
В домах у японцев в обуви не ходят
Дед служил в 59-м бомбардировочном полку, летавшем на пикирующих бомбардировщиках Пе-2. С августа 1942 года эта часть занималась в основном воздушной разведкой японских укреплений на Дальнем Востоке. Через три года в августе 1945-го полк воевал в Маньчжурии и Северной Корее в составе Первого Дальневосточного фронта. Так получилось, что в двадцатых числах августа победного года, ещё до капитуляции Японии, небольшую группу авиаторов, тех, кто оказался в тот момент «под рукой», по тревоге перебросили из Приморья на брошенный противником полевой аэродром на Южном Сахалине. Японские военнослужащие к тому времени успели, кто улететь в метрополию, а кто и разбежался по окрестной тайге.
Двадцать человек стали охранять брошенное военное имущество и боеприпасы. Продуктов им оставили на три дня. Но прошло пять суток, а никто на смену не прилетел, связи тоже нет. Есть стало совсем нечего. Обшарили аэродром и его ближайшие окрестности. Обнаружили небольшой, типа нашей «полуторки», японский грузовичок с одной фарой, лежавший опрокинутым у дороги. В кузове нашелся металлический ящик с документами на японском языке, а в кабине – кожаная сумка, в которой были японские деньги.
— Цену этой валюте мы не знали, но уговорили лейтенанта, который остался у нас за старшего, съездить в японскую деревню, что виднелась в нескольких километрах от аэродрома и купить там продукты, — вспоминал ветеран.
Подняли автомобиль, починили его и вчетвером, взяв на всякий случай с собой автоматы, направились в село. Там, похоже, видели, что едут советские военнослужащие, и бойцов встретили пустые улочки, да закрытые двери. В центре на небольшой площади располагались какие-то лавочки при двухэтажных домах. Направились к самому большому из них, постучали. После некоторой паузы раздвижная дверь открылась. Пожилой хозяин учтиво, но настороженно поклонился, приветствуя нежданных гостей.
— Жестами объяснили, что нам нужны продукты, и мы готовы за них заплатить, — рассказывал бывший авиационный механик. — Японец молчал, но как только мы вытряхнули на прилавок содержимое кожаной сумки, хозяин резко преобразился.
До лавочника дошло, что никто ни будет его грабить или убивать, а наоборот – предлагают выгодную сделку. Лицо мужчины сначала расплылось в широкой улыбке, а потом вмиг сделалось властным и строгим. Он что-то громко и резко крикнул. Как из-под земли появился работник и женщина, как потом выяснилась родственница хозяина. Дав им короткие поручения, которые они кинулись сразу же исполнять, услужливо повел гостей во внутреннюю часть строений. Небольшие помещения, какие-то кладовочки…
— Сразу обратили внимание, что в японских домах, как и у нас, в обуви не ходят, — вспомнил дед интересную деталь. – Разулись и мы. Хорошо, что были в носках, а не портянках.
В глубине оказалась японская баня с деревянным бассейном типа большой лоханки, в котором сидели два разомлевших человека. Не дав землякам опомнится, лавочник стал выгонять их прочь, а последнего — непонятливого даже потащил за волосы и выгнал пинками под зад, сунув одежду в руки.
Спустил воду, из шланга быстро и ловко ополоснул стены и пол бассейна, а потом наполнил емкость свежей горячей водой. В бане стояла печь наподобие «буржуйки» с котлом для горячей воды и корытце с углем. Было тепло и уютно. Хозяин знаками объяснил, чтобы обращались с печкой аккуратно. Устроить пожар в доме, как потом узнали, считалось у японцев большим позором.
— Мы почувствовали, что опасности нет, и решили искупаться, — продолжал свой рассказ ветеран. – Но автоматы все-таки положили рядом и бдительности не теряли. Война продолжалась и про японских диверсантов нас перед переброской на Сахалин предупреждали.
Пролетело полтора часа. Отмылись, разомлели. Дело в том, что всю войну авиаторы обычно мылись от силы два раза в месяц чаще всего в импровизированных банях из палаток. Пять-десять минут – следующий!
Хозяин, был очень тактичный и ни разу не потревожил. Мыло и какое-то подобие мочалок оставил на лавочке возле душа, которым, как все поняли, нужно было пользоваться перед погружением в бассейн. Оделись и собрались, было, уезжать, но хозяин пригласил за невысокий стол. Лавочник оказался не из бедных. При его бане и магазине было даже какая-то забегаловка, где посетители могли посидеть после помывки или покупки нужных товаров.
— Да и тот же душ с водопроводом у торговца имелся, которые мы никак не рассчитывали увидеть в этом захолустье, — удивлялся дед.
Расположились на циновках, с трудом поместив ноги под столом. Палочки для еды они уже видели у китайцев в Манчжурии, поэтому поблагодарив хозяина, достали свои ложки. Тот удивился, мол, палочками-то удобней. Но навязывать не стал.
Блюда из риса, овощей, рыбы и курицы. Порций много, но все какие-то маленькие. Непривычно, но это понятно, кто как привык…
— Разносолами во время войны мы были не избалованы, — вспоминал ветеран. – Поэтому все охотно согласились подкрепиться.
Родственница хозяина внимательно, но ненавязчиво следила за столом и быстро меняла опустевшую посуду полной.
«Второй фронт» обычно был из мяса кенгуру
Основной едой во время войны в Красной армии были каши — перловая или пшенная, гороховый суп, щи, иногда с мясом, часто сухари вместо хлеба. Стихотворение, напечатанное на пачке с кашей, знали наизусть:
Поправляйся кашей пшенной,
А врага корми стальной!
Чтобы гость неприглашенный
Не топтал земли родной!
Тушенку если и ели, то обычно австралийскую из кенгурятины. Во всяком случае, на Дальнем Востоке. Приторный сладковатый вкус. Поначалу даже ходили разговоры: «А не из обезьяньего ли мяса сделаны эти консервы? «Человечинка» тоже, говорят, сладкая.
На банке текст на английском, рисунков нет.
В начале 1943-го политорганы провели по этому поводу разъяснительную работу среди личного состава. Но все понимали, что американцы щедростью не отличаются и отправляют нам то, что самим было не особенно нужно. Правда, ближе к концу войны кенгурятина исчезла и пошли консервы из нормальной говядины и свинины.
Из-за непогоды зимой на аэродромы часто не могли подвезти продукты.
— Поэтому многие, как и я заработали во время войны гастрит и прочие желудочные заболевания, — констатировал бывший авиамеханик.
Как-то две недели из-за пурги совсем прервалась связь с внешним миром. Для столовой настреляли сов в окрестной тайге. Жирных и… сладких. У многих расстроился желудок. Хорошо, что полетов не было из-за нелетной погоды.
В начале зимы 1944-го, когда выпал первый снег, возвращаясь с задания, увидели в километрах двадцати от аэродрома стадо диких коз. Ну и пошли на бреющем, «поливая» из пулеметов склон распадка. Потом специально выделенная группа солдат доставила в аэродромную столовую восемь туш животных.
Страна во время войны напрягала все силы, чтобы обеспечить действующую армию. Войскам на Дальнем Востоке продуктов доставалось гораздо меньше, хотя летный состав все же старались кормить достойно. Иначе они просто не могли справляться с перегрузками. Умом пилоты и штурманы это понимали, но всё равно чувствовали неловко себя перед другими. У остальных часто появлялись различные заболевания из-за недоедания и авитаминоза. Весной 1943-го из-за нехватки витамина А многие в полку, в том числе и дед, переболели «куриной слепотой».
Основной задачей части, где он служил, была воздушная разведка японских укреплений и введение в заблуждение противника относительно численности советской авиации, когда самолеты полка по нескольку раз в месяц перебрасывались на огромной территории от Владивостока до Байкала.
Наши Пе-2 проникали территорию Маньчжурии вглубь до 80 километров и фотографировали японские укрепления вдоль границы СССР и марионеточного государства Манчжоу-Го. Впрочем, также вели себя и японцы. Война велась, хоть и была необъявленной. К 1945-му году каких-то тайн для советского командования в схемах японских укреплений не осталось. Всё было неоднократно сфотографировано и изучено. Поэтому и война с самураями в том же 1945-м была быстрой и малокровной.
«Пешки», особенно поздних серий, имели высокую скорость и, обычно, без особых проблем уходили от японских истребителей, при необходимости резко увеличивая скорость за счет снижения. Это же был «пикировщик».
— Крылья сильно вибрировали, но держались, — вспоминал ветеран.- Надежная была техника.
А раз зенитным снарядом вырвало кусок обшивки диаметром чуть не в полметра, и дед спиной, а он был в меховой куртке, закрыл отверстие в корпусе, чтобы воздушным потоком, ворвавшимся внутрь самолета, его не разрушило. Мелкими осколками посекло лицо, кровь залила лицо. Шрамы остались на всю жизнь.
Также всю оставшуюся жизнь болели к перемене погоды, обмороженные в одном из полетов ноги, когда срочно пришлось взлетать не в унтах, а сапогах.
Ранения, в том числе и тяжелые, среди экипажей в полку были не редкость, как и прошитые насквозь фюзеляжи и плоскости. Опыт к августу 1945-го полк получил солидный, хотя боевыми вылеты стали формально засчитываться только после официального объявления войны Японии.
Командование полка поощряло взаимозаменяемость личного состава. Механики при необходимости подменяли тех же стрелков. Тем более, что летчики любили, если вместо стрелка летел именно механик так как это была гарантия того, что техника не откажет в полете: для себя же механик самолет готовил. А пулеметчики из механиков были нисколько не хуже штатных.
Один самолет в эскадрилье японцам все же удалось подбить, но понимая, что в плен попадать нельзя, экипаж дотянул до советской границы и геройски погиб, когда «пешка» врезалась в сопку и взорвалась уже на нашей территории.
После возвращения на аэродром, первыми к самолету приближались «особисты», снимавшие опечатанную фотоаппаратуру с пленкой. Только потом из самолета выходил экипаж.
— Двигатели М-105, что стояли на Пе-2, изготавливались в Уфе на нынешнем УМПО, — не раз гордо подчеркивал дед. – И такими эти моторы мне были родными! До моей Андреевки, где родился в Башкирии до завода по прямой по карте было всего пятьдесят километров. Каждую неполадку двигателя переживал и ухаживал за ними как за малыми детьми. Отказов техники по моей вине не было за всё время службы.
Попытки писать рапорты об отправке на фронт жестко пресекались командованием и особым отделом: «А кто будет защищать восточные рубежи нашей Родины?»
Семья выжила только за счет офицерского аттестата сына
Угостил хозяин гостей и местной водкой саке, которую наливал в круглые чашки типа наших крупных солонок. Почему-то отворачивался в сторону, когда пил сам. Уже после войны Петр Александрович узнал, что это признак уважения к гостю.
— Мутноватая теплая жидкость с резким запахом, крепостью около 20 процентов и вкусом, напоминающим нашу обычную самогонку, — вспоминал собеседник свои ощущения от японского «зеленого змия». – Потом я читал, что саке – якобы какой-то изысканный напиток с богатым букетом. Какой может быть букет у деревенского самогона? Коварный напиток, к тому же, оказался – пока сидишь ничего, а встать потом сложно…
Хозяин не скупился на угощение, и как-то незаметно пролетело пара часов. Японец что-то рассказывал, показывая на свою родственницу, и демонстрировал фотографии её семьи, у которой, как поняли гости, муж погиб от американских бомбежек где-то на Хонсю.
В конце застолья даже негромко спели несколько песен, в том числе, и популярную тогда «Артиллеристы, Сталин дал приказ»… Японец тоже пытался подпевать. Захмелев, вдруг, резко вскочил, порылся на полке в своем магазинчике и отыскал там… «Краткий курс истории ВКП(б)» 1939 года! Гости были в шоке. Как могла попасть в деревню эта книга? Не иначе, как через японских военных с брошенного ими аэродрома.
Спохватились, когда уже стало смеркаться. Поблагодарили хозяина, вышли на улицу и увидели, что в кузове грузовика стоит десяток крупных корзин с овощами, рыбой, мешочками с рисом, связанными курами, а к фаркопу привязан теленок. То, что гости не съели, родственница хозяина быстро и ловко упаковала с собой. Добавила очень вкусный японский хлеб и рисовые лепешки.
— Видно хорошую сумму мы тогда отвалили, — смеялся ветеран. – Потом, помню, Госбанк приравнял один рубль к пяти иенам.
Всю войну дед прослужил со своим земляком из Стерлитамака, с которым вместе учился ещё в Челябинской авиационной школе авиамехаников в 1941-1942 годах и которого, как я помню, называл Василом. Домой из Владивостока до Уфы весной 1947 года друзья ехали в одном вагоне 24 дня! Переписывались после войны. Потом связь потерялась после нескольких переездов нашей семьи. Может сейчас кто-то из детей, внуков или правнуков Васила откликнется, увидев его на групповом фото 2-ой эскадрильи 59-го бомбардировочного полка 9-й воздушной армии.
Срок учебы по приказу наркома обороны сократили с двух лет до одного. Поэтому и «выпустились» курсанты сержантами, хоть и служили на офицерских должностях. Но и это было большое дело. По денежному аттестату его отец, мой прадед, каждый месяц получал в Мишкинском райвоенкомате деньги — 650 рублей. Очень приличная сумма по тем временам! На них и выжила большая деревенская семья в военные годы, имевшая на попечении целый выводок маленьких детей двух старших братьев деда, воевавших на фронте в пехоте, один сапером, а второй пулеметчиком. А там, у солдата – 30-40 рублей. Если жив останешься…
Прадед вместе с ребятней раз в месяц торжественно шел за двенадцать километров в райцентр и после получения денег непременно покупал детям какую-нибудь нехитрую сладость. И так до следующего раза…
— Смерти мы не боялись, а страшились того, что близкие в тылу не переживут без нашей финансовой поддержки, — с трудом справляясь с чувствами, подчеркивал дед. – Несмотря на военную цензуру, все знали, что в тылу люди живут очень трудно.
…Когда отъезжали, лавочник энергично замахал руками, снова куда-то нырнул и подал большую стеклянную банку, не менее 10 литров, с саке. По жестикуляции поняли, что это «бонус» для русского начальника на аэродроме. Психологом и коммерсантом японец оказался отменным. Снова все прощались и учтиво кланялись друг другу. Незаметно на площади появился народ. Люди осторожно подходили, улыбались и тоже кланялись по японскому обычаю. Местное население поняло, что русские ничего им плохого не сделают. Вся прежняя антисоветская пропаганда пошла крахом в один миг.
— Мы, было, поехали, но тут же поняли, что теленок не сможет бежать за нами и через два десятка метров взгромоздили его в кузов, — рассказывал ветеран. – А когда приблизились к аэродрому, стало страшно. Пропали на четыре часа. Под трибунал можно было угодить. Да и темно сделалось, хоть глаз выколи. Попрятавшиеся по лесам японские солдаты тоже могли нас перестрелять в два счета.
Но всё обошлось, и лейтенант оказался из понимающих. Не молодой, лет под сорок. Отругал, правда, для порядка, но без злости. Про найденные деньги всем сказал, «чтобы посторонним не распространялись».
— Мы привезли полную машину продуктов, да ещё готовую еду в глиняных мисках, — делился бывший авиамеханик. — А тут шестнадцать молодых голодных ртов. Саке, бутыль с которой Васил всю дорогу держал в руках, чтобы не разбилась, начальник сразу изъял и налил только по сто граммов всем, кроме «экспедиторов».
Народ, попробовав, стал негромко возмущаться: «Добавить бы, самогонка-то совсем слабая».
Лейтенант продегустировав, согласился и ещё налил по разу. Банку растянул на несколько дней.
— Долго потом мы с ребятами вспоминали этот «банкет» у лавочника, — смеялся Петр Александрович. – Особенно врезался в память комичный эпизод, как хозяин выволакивал ничего не понимающих деревенских клиентов из бассейна и пинками по зад выпроваживал из своего заведения. Да ещё как Васил катался в кузове с бутылью.
Но потом неизменно серьезно добавлял: «Вообще-то, на войне радости мало – смерть, кровь, постоянные простуды с фурункулами, потеря друзей и тяжелый каждодневный труд. Только молодость нас и спасала».
Через несколько дней прибыли энкавэдшники, которым и полагалось охранять подобные объекты и поддерживать порядок на освобожденной территории. Тем более, что из тайги стали выходить по одному и сдаваться ободранные и отощавшие японские солдаты. Их нужно тоже было кормить и охранять. «Сменщики» приехали со своими «харчами», приняли у авиаторов склады, пленных и найденные документы, и «летуны» вернулись в полк, навсегда запомнив японское гостеприимство.
Евгений КОСТИЦЫН