Великая Отечественная стала величайшим испытанием для нашей страны, одним из последствий которой явилось появления разного рода мифов, подменивших собой реальные события, происходившие во время войны и перед ней. Так труд нефтяников и нефтепереработчиков тех лет в башкирских СМИ сводится обычно к описанию трудовых рекордов, рапортов, награждений и красивым постановочным фотографиям. На самом деле всё было гораздо тяжелей и драматичней, а иногда просто тяжело читать архивные документы, раскрывающие реальную картину того времени.
Николай Байбаков – создатель мифов о военной «нефтянке»
Так самой популярной в Башкирии стала легенда о каждом втором-третьем самолете и танке Красной Армии, якобы, заправленных нашей «горючкой». Удивительно, но повторяют эту вздорную небылицу наши местные мужи и дамы с учеными степенями и званиями, приводя в качестве аргумента не документы, а сомнительный для ученых довод – «общеизвестно».
Активно участвовал в формировании мифов о башкирской, как и всей советской нефтяной промышленности, Николай Байбаков, работавший в годы войны одним из заместителей наркома, а за полгода до её окончания, возглавивший Наркомнефть СССР.
Разумеется, Николай Константинович прекрасно знал реальное состояние отрасли и «расклад» добычи нефти и производства горючего во время войны и перед ней. Но он был талантливым пиарщиком, умело выпячивал себя отцом «Второго Баку», всячески преувеличивая собственную роль в добыче нефти и производстве горючего, ловко «жонглировал» цифрами.
В каждом нефтяном регионе СССР, куда бы Байбаков не приезжал после войны вплоть до 2000-х, а также в своих интервью и публикациях бывший нарком озвучивал ласкающий слух региональных СМИ и местного начальства цифры. Правда, в основном в процентах и в относительных единицах. Для чего? А чтобы его все восхваляли, на него ссылались и …проверить не могли.
Но реальным руководителем нефтяной промышленности СССР с 1 октября 1942 года ГКО назначил второго человека в стране — Лаврентию Берия, когда стало ясно, что сами нефтяники не справляются. Лаврентий Павлович привлек для работы аппарат НКВД и лучшие научные силы СССР и вытащил советскую «нефтянку» из прорыва, в котором она оказалась.
Байбаков панически боялся Берии. Шутить генеральный комиссар государственной безопасности не любил. Отраслью руководил в оперативном режиме, вникал в каждую мелочь, жалости к разгильдяям не знал и спуску за малейшие упущения в работе, тем более за недопоставку сырья или не вывоз горючего не давал никому. А уж за ЧП на заводах, пожарах какой был в Уфе, выходах из строя оборудования и говорить нечего.
— Это был настоящий зверь… Почти каждый день звонил: «Как дела? Чего надо делать?» — с нескрываемым душевным волнением вспоминал в интервью в 1990-м(!) Николай Байбаков.
Даже мертвый Берия внушал ему страх, да такой, что и через полвека не проходил. Но стараниями Байбакова, сегодняшние СМИ никого из руководителей нефтяной отрасли СССР кроме него не вспоминают, игнорируя вклад наркома Седина и Лаврентия Берии.
Перед войной нефтедобычу в Башкирии «лихорадило»
В каком же состоянии была башкирская «нефтянка» перед войной?
Документы Национального архива РБ четко показывают, что нефтедобычу у нас в тот период стало лихорадить. Так в 1940 году в регионе извлекли 1 452 тысячи тонн нефти. Но плановые задания были сорваны. Хуже того, добыча начала стремительное падение.
Первое, что бросается в глаза при чтении архивных документов это то, что страна находилась накануне большой войны, а состояние всеобщей разболтанности буквально поразило главную отрасль республики. Её руководители не сумели организовать работу предприятий и трудовых коллективов. Плохо помогал и наркомат нефтяной промышленности СССР.
Вторая и главная причина падения добычи состояла в истощении старых нефтяных месторождений, а новые находились всё реже и реже. Так предвоенном 1940-м не было обнаружено ни одной залежи, а Карлинское месторождение в начале 1941 года выявили по сути дела случайно. И эту проблему не могли решить вплоть до 1943 года, когда был пройден пик падения добычи в 0,779 тысяч тонн. Неудачи подрывали веру нефтяников в свои силы и были одной из причин снижения дисциплины.
Недостаток местной нефти для наших НПЗ всю войну приходилось восполнять привозным сырьем с Северного Кавказа, Баку, Средней Азии и соседних регионов.
Нехватка оборудования, запчастей, комплектующих, транспорта, электроэнергии также вызывали длительные простои, которые тоже разлагающе действовали на людей.
В Национальном архиве РБ мы обнаружили любопытный документ, характеризующий состояние нефтедобычи в Башкирии перед войной и роль в этом Николая Байбакова.
Это письмо первому секретарю Башкирского обкома ВКП (б) Ивану Аношину от бывшего управляющего трестом «Башнефть» Алексея Акулинина, датированное 7 октября 1940 года.
Алексей Ильич начинал работать в Башнефти с 1934-го, пройдя все ступени карьеры: от рядового инженера до управляющего трестом и был снят в июне 1940-го «за развал работы».
Из обращения видно, что перед трестом поставили напряженные планы, одновременно пообещав помощь со стороны Наркомнефти и местных властей. Но реальной поддержки оказывали мало. Так, например, «обещанные в августе 1939 года станки пришли только в мае 1940 года». Плановые задания с самого начала превратились в явно невыполнимые, о чем управляющий честно предупредил членов бюро обкома партии 10 мая 1940 года. Однако такое признание «было истолковано как нежелание и неспособность выполнить решение Обкома».
Почувствовав, что Акулинина скоро уволят, тресту перестали помогать местные партийные и советские органы. Также стал поступать и Наркомнефть. Всё это ещё больше усугубило ситуацию с выполнением плана башкирскими нефтяниками.
А Байбаков, снимая с себя ответственность и подставляя руководство Башнефти, ещё в январе 1940 года заявил на бюро обкома, что «руководство треста не имеет авторитета» и выставил крайним управляющего.
В феврале 1940 года Акулинину на бюро объявили выговор, о чем мы нашли запись в его анкете делегата на XX Башкирскую областную партконференцию: «за необеспечение январского плана добычи нефти 1940 года».
В июне Алексея Ильича сняли с работы, но положение в башкирской нефтяной отрасли это не исправило, поскольку причины отставания были глубокие и системные. Дело в том, что не хватало абсолютно всего, в том числе, научных знаний и надежных методик для поиска новых месторождений на больших глубинах.
Зато Байбаков вышел сухим из воды.
Новым начальником Башнефтекомбината, а так стал называться тогда трест «Башнефть», в июне 1940 года стал Иван Миронов. Но и ему мало что удалось сделать.
В январе 1941 года в регион приезжал нарком нефтяной промышленности СССР Иван Седин. Разбирался, встречался с руководством Башкирского обкома, активом отрасли, побывал на предприятиях.
Остро выступила главная газета страны «Правда». Несколько раз на бюро обкома рассматривали те или иные вопросы, связанные нефтяной отраслью, где назывались реальные цифры, характеризующие состояние дел в Башкирии.
Причинами, кроме падения дисциплины, назывались многочисленные аварии, простои, недостаток машин, запчастей, рабочей силы и квалифицированных кадров. Так по состоянию на 1 января 1941 года из 486 эксплуатационных скважин 162 — ровно треть, простаивали по разным причинам.
Что же касается результативности нефтеразведки…
— На 1 декабря по «Башнефтекомбинату» из 191 пробуренной разведочной скважины пустыми были 130, — констатировала газета «Правда» 17 января 1941 года.
А причиной появления «пустых» скважин был как раз острый недостаток научных знаний по поиску месторождений нефти на больших глубинах. Бурили чуть ли не вслепую, затрачивая большие ресурсы нашей небогатой страны на разведку, а также прокладку дорог, линий электропередач и так далее. В войну нефтедобыча в Башкирии вступила в состоянии кризиса.
Ситуация стала меняться только тогда, когда руководить отраслью стал Лаврентий Берия, привлёкший для работы крупных ученых СССР, в том числе, выдающегося советского математика Андрея Николаевича Тихонова, и переломил ситуацию. В том же 1943-м был получен первый ощутимый результат: у деревни Кинзябулатово открыли новое месторождение с первоначальным суточным дебетом 130 тонн, который потом стал значительно выше.
До академика Тихонова местные нефтяники искали нефть чуть ли не на ощупь, в том числе, по цвету и запаху грунта, виду растительности и так далее. Если бы не Тихонов, разработавший в 1943 году надежные математические методы поиска нефти на больших глубинах, то буровики и геологи до сих пор бы глину из скважин нюхали, да бурьян на склонах оврагов изучали.
Со второй половины 1943 года начался, наконец, устойчивый подъем добычи нефти в Башкирии. Но даже 1945 году в республике извлекли лишь 1 333 тысячи тонн нефти, не достигнув и довоенного уровня. Тем ни менее кризис нефтедобычи был преодолен.
Вклад Башкирии, согласно официальным документам, оказался чуть более 5 миллионов тонн, а её доля во всесоюзной добыче «черного золота» во время войны составила 4,8%.
Вредительства не было?
В годы войны переработкой нефти в БАССР занимались Уфимский НПЗ и Ишимбайский комплекс, состоявший из трех предприятий и имевший мощность примерно в полтора раза меньше уфимского.
В Ишимбае выпускали бензиновый дистиллят, нафту и пиролизное сырье. Производили там ещё толуол, мазут и в небольших количествах керосин, газобензин и лигроин.
А УНПЗ по планам советского правительства, должен был выпускать кроме керосина, толуола, мазута и автомобильного бензина, ещё и авиационный бензин, то есть высокооктановое горючее, для чего туда завозилось импортное оборудование, которое монтировали американские специалисты. Вот только результат в 1940 году оказался плачевный.
Так на заседании бюро обкома 30 января 1941 года уполномоченный Комитета партийного контроля при ЦК ВКП (б) Косарев сообщил, что уфимский завод в 1940 году должен был переработать 1 113 тысяч тонн нефти, а смог только 612 тысяч, то есть 55%.
План по выпуску авиабензина предприятие выполнило на 29,5% и вместо 106 тысяч тонн произвел лишь 31 427 тонн авиационного горючего.
Всего же завод из-за большого количества простоев и аварий не додал стране 109 671 тонну бензина разных марок, а потери нефти составили 12,4% при плановых 4,2%.
Впрочем, и в предыдущем 1939 году башкирские НПЗ выполнили производственную программу лишь на 74%.
Первая причина тяжелого положения, в котором оказалось предприятие, состояла в том, что «завод был пущен на верёвках, без соответствующих подсобных предприятий», а именно так отмечено в стенограмме бюро. То есть была нарушена комплексность и сбалансированность во время строительства.
Остро — до 50% не хватало электроэнергии и пара. Поэтому установки, а всего их на заводе было двадцать единиц, не могли нормально работать. А если и работали, то могли остановиться в самый разгар технологического процесса с порчей продукта.
Удивительно, но даже нефтяной «амбар», а фактически большую яму для аварийного сброса нефтепродуктов не выкопали за несколько лет и поэтому при авариях нефть и продукты её переработки варварски сливали прямо в реку Белую. А значит не только наносился экологический ущерб, но и пропадало ценное сырье. Больше того эти нефтепродукты из реки попадали через насосную станцию в систему водоснабжения предприятия со всеми вытекающими последствиями!
Очистка нефти от соли и воды тоже не производилась должным образом. Содержание солей вместо нормативных 56 мг на литр доходила до 800 мг и больше, то есть превышение составляло 15 раз. Отсюда сильная коррозия, коксование и выход дорогостоящего, в том числе импортного, оборудования из строя.
Вторая причина заключалась в остром дефиците квалифицированных специалистов, причем созданном искусственно. Так для работы на дорогой и сложной импортной установке Луммус, купленной за валюту, не оказалось кадров.
Дело в том, что после монтажа оборудования американские специалисты в соответствии с контрактом обучали советских нефтепереработчиков. В Уфу прислали опытных инженеров из Баку, Грозного и Саратова (всего 20 человек), а на УНПЗ начальство, вместо штатных инженеров, отрядило группу из 7 иногородних студентов, проходивших на заводе практику. Те поучились, некоторое время поработали, а затем вернулись в свои вузы.
После этого оказалось, что работать на Луммусе могли всего лишь три человека из числа уфимцев, при необходимом количестве 10-15. Когда после 12-ти часовой смены 25 января 1941 года один инженер ушел отсыпаться, другого вызвали в суд, а третий проводил совещание, случился пожар – дорогостоящая установка загорелась. Результат – длительный простой и значительный ущерб.
На бюро обкома даже обсуждали вопрос: а не вызвать ли снова американцев? За валюту, разумеется.
Отказались, поскольку для больших начальников это могло закончиться исключением из партии и уголовными делами. Но нарком Седин пообещал вернуть на завод тех обученных студентов. Иначе производство авиабензина для ВВС Красной армии могло неизбежно встать.
Третья причина заключалась в откровенном равнодушии директора завода «товарища» Полякова к элементарным нуждам трудящихся.
— Когда смотришь, как живут рабочие [УНПЗ], это ужасно, — негодовал на бюро секретарь ОК ВКП (б) по нефти Галиян Галиев, расследовавший в составе комиссии обкома пожар на Луммусе. — Так перед глазами встает «На дне» Горького.
А жили рабочие УНПЗ в 2-4-этажных бараках, построенных Уфимнефтезаводстроем, в части которых не было предусмотрено даже освещение и отопление. «Удобства» располагались во дворе. И то не везде.
— Кочегар сложной печи Луммус получает 200-300 рублей, а взять гараж 700-800 рублей, — возмутился в свою очередь нарком НКВД БАССР Алексей Соколов, — Положение явно ненормальное.
Финансовое состояние УНПЗ стало катастрофическим: кредиторская задолженность предприятия составила 12,75 миллионов рублей, а оборотных средств осталось всего 9 млн. Вместо плановой прибыли за 1940 год в 13,4 млн, получен убыток 13 млн.
Себестоимость продукции повысилась за год на 44% вместо планировавшегося снижения на 27%.
Фиксировались «многочисленные случаи отравления рабочих по заводу». И подобное происходило ежедекадно!
К тому же, как видно из стенограмм обкома, Иван Сергеевич был человеком не выдержанным. Нервы у него порой сдавали и как-то он сцепился прямо на бюро с Иваном Мироновым. А тот не остался в долгу. Успокаивали нефтяных начальников члены бюро обкома партии. Тяжело читать подобные вещи. Крепкие нервы многое значили в то не простое время.
Первый секретарь Башкирского обкома Иван Аношин охарактеризовал положение предприятия как «позорное» и заключил, что завод «распадается».
В постановлении бюро от 30 января 1941 года читаем:
«Бюро Башкирского обкома ВКП (б) отмечает, что завод в 1940 году работал крайне неудовлетворительно. Обещания руководителей завода и Башнефтекомбината о сроках пуска отдельных установок и о налаживании работы – оставались беспредметными разговорами».
С перестроечных времен башкирские СМИ любят рассуждать о «необоснованных репрессиях» на УНПЗ. Архивные же документы говорят об обратном.
В таком неприглядном состоянии подошел к началу войны наш нефтеперерабатывающий завод. Даже примитивный нефтяной амбар так и не выкопали и при авариях нефтепродукты продолжали сливать в Белую. Заметку об этом мы нашли в «Красной Башкирии» за 15 мая 1941 года.
Поэтому не удивительно, что завод в начале войны нормально не работал, его продолжало лихорадить, а в феврале 1942 года производство полностью встало из-за проблем с обессоливанием нефти.
«Кадры решают всё»!
Ситуация стала меняться только с очередной сменой руководства УНПЗ и Башнефтекомбината, а, главное, советскую нефтянку возглавил Берия.
Директором завода поставили Василия Рябчикова, который оказался на своем месте. Не сразу и не всё получалось, но постепенно шаг за шагом Василий Родионович приводил предприятие в порядок.
Заботился о людях. Во всяком случае голодных смертей на рабочих местах во время войны на УНПЗ не было. Рябчикова даже хвалили со страниц «Красной Башкирии». Между тем, директоров тогда обычно ругали. «Расшивал» узкие места, а в 1945 году заасфальтировал и озеленил территорию предприятия. Завод стал приобретать цивилизованный вид.
А ещё в 1942 году ГКО резко поднял зарплаты нефтяникам. Использовалась даже аккордно-прогрессивно-премиальная система оплаты труда, которая потом и знаменитым «шабашникам» редко снилась. Вернули с фронта квалифицированных нефтяников и нефтепереработчиков.
Директору УНПЗ Василию Рябчикову и главному инженеру предприятия Сталин установил в сентябре 1942 года должностные оклады – 2 500 рублей. Причем эта сумма удваивалась при выполнении заводом месячного плана отгрузки горючего.
Для сравнения: начальник генштаба РККА имел тогда оклад 3 200 рублей.
Умел вождь замечать и вовремя поощрять толковых и инициативных организаторов производства.
…Но буквально на пустом месте возник лживый миф о каждом втором-третьем самолете и танке Красной Армии, якобы, заправленных нашей «горючкой».
Об этой небылице мы уже подробно рассказывали. Напомним лишь, что из архивных документов мы выяснили:
Башкирские заводы солярку для танковых войск Красной армии не поставляли совсем из-за большого содержания серы, которая могла угробить танковые двигатели, а авиабензина УНПЗ произвел от силы для каждого двадцатого самолета ВВС РККА. Ишимбай авиационный бензин не производил.
Но заводы выпускал много другой очень нужной Красной армии и народному хозяйству страны продукции, в том числе для колхозов и совхозов Башкирии.
Основной удельный вес в выпускаемой у нас продукции во время войны принадлежал, оказывается, мазуту и битуму. Республика стала основным их производителем для промышленности Урала и Сибири.
Причем, как мы документально установили, абсолютно вся продукция предприятий стала находить применение и ничего не пропадало, даже так называемая «нефтегрязь».
Большой вклад в борьбе с потерями внесли органы госбезопасности республики. Это тоже наглядно видно из документов Национального архива РБ. Большую роль здесь сыграл Алексей Соколов, ставший нарком НКГБ БАССР, который навел в этом деле «большевистский порядок». Как-нибудь расскажем об этом отдельно.
Главное заключается в том, что во второй половине войны удалось добиться устойчивого роста добычи нефти в республике, а УНПЗ стал работать ритмично.
Александр КОСТИЦЫН, кандидат технических наук